Главный классик нашей литературы был не чужд врачевания. Некоторые медицинские случаи стали поворотными для его поэзии как таковой. Возможно, без них у нас был бы совсем другой Пушкин.

Статья из газеты "ЛекОбоз" №5, 2017 г.

Формула «Пушкин и медицина» сводится, как правило, к роковой дуэли 1837 г. и последним дням поэта, когда медицина оказалась бессильна. Эти дни были настолько трагичны, что заслонили собой все остальное, – нам кажется, что до выстрела Дантеса Пушкин олицетворял собой здоровье. А к медицине не имел вообще никакого отношения.

Насчет первого все верно. Пушкин здоровье очень ценил – и свое, и вообще. Впервые приехав в Болдино по делам и застряв там надолго, он был этим поначалу весьма удручен. Чуть ли не единственное светлое пятно – встреча с крестьянами: «Они здесь величают господ титлом «Ваше здоровье». Титло завидное, без него все прочие ничего не значат».

Что до второго, то есть отношения к медицине, то описать его можно фразой: «Талантливый человек талантлив во всем». Она шаблонная, заезженная, но в данном случае верная. Пушкин здесь проявил себя исключительно разнообразно – и как пациент, и как симулянт, и даже как пропагандист. Причем каждая из этих ролей имела серьезные последствия для его творчества. С известной натяжкой можно даже сказать, что некоторые медицинские случаи стали поворотными для его поэзии как таковой. Возможно, без них у нас был бы совсем другой Пушкин.

Лысый пациент

До поры у Пушкина в плане болезней шло все как у людей. Особенно в детстве и отрочестве, о чем свидетельствуют отчеты врача Царскосельского лицея Франца Пешеля. Зафиксировано 16 обращений юного Саши к доктору. Семь из них – жалобы на «простудное недомогание», шесть – на головную боль. Остальное распределяется в диапазоне от «Опухоль ушибленной щеки и скулы» до «Объедение сластями с тошнотой и поносом». Абсолютно стандартный, ничем не выделяющийся ребенок.

После выпуска из лицея в 1817 г. не изменилось ничего. Пушкин пока еще не поэт, а, скорее, балующийся эпиграммами представитель золотой молодежи. Те, кто видел в нем реальный литературный талант, уже стали беспокоиться – не зароет ли его юный повеса в землю?

Это вполне могло произойти. Если бы в декабре того же года Пушкин не заболел «гнилой горячкой». В те времена понятие «горячка» было весьма растяжимым – так могли называть все виды тифа, малярию, грипп и вообще любые формы лихорадочного состояния. Каждая из этих болезней могла свести в могилу, что почти и случилось, – его дядя Василий Львович писал князю Вяземскому: «Пожалей о нашем Пушкине. Он болен злой горячкой. Брат мой в отчаянье, я чрезвычайно огорчен…» Пользующий Пушкина доктор Яков Лейтон, между прочим, главный врач Российского флота, почти что умыл руки: «За исход болезни я не ручаюсь».

Балансирование на грани жизни и смерти – вещь неприятная. Тем не менее многие великие художники и писатели прошли через него с большой пользой для себя, открыв какие-то новые, невиданные горизонты. Ровно то же самое произошло и с Пушкиным. Он, наконец, осознает себя как поэта. И после окончательного выздоровления пишет стихи уже не в промежутках между пирушками и балами.

В немалой степени тому способствовала специфика заболевания. На всякий случай всем больным «горячкой» наголо брили головы, как потом поступали с тифозниками. А в таком виде быть звездой вечеринок все-таки проблематично. Лысым Пушкин проходил почти три года – болезнь то отпускала, то снова накрывала по полной.

Поставить верный диагноз, а потом и быстро вылечить больного смог не какой-то увенчанный званиями эскулап, а обычный полковой доктор Евстафий Рудыковский во время южной ссылки Пушкина. Кстати, доктор даже не знал, к кому его вызвали: «Приходим в гадкую избенку, и там на дощатом диване сидит молодой человек – небритый, бледный и худой. Пишет стихи. Нашел, думаю, время и место… Спрашиваю, как зовут. Пушкин: фамилия незнакомая, по крайней мере мне. Ну и закатил ему хины».

Вот как об этом методе отозвался Пушкин: «Я лег тогда совсем больной, а уже через неделю вылечился». Из чего можно сделать вывод, что страдал он все-таки малярией – только от нее может так быстро помочь ударная доза хины. Получается, что какой-то безвестный малярийный комар направил Пушкина на путь поэзии и привел его в школьные учебники.

Невезучий симулянт

«Вы, может быть, не знаете, что у меня аневризм. Вот уж 8 лет, как я ношу с собою смерть. Могу представить свидетельство которого угодно доктора. Ужели нельзя оставить меня в покое на остаток жизни, которая, верно, долго уже не продлится», – вот слова 25‑летнего Пушкина, обращенные в канцелярию новороссийского губернатора Михаила Воронцова.

Обстоятельства не в пользу Александра Сергеевича. Он – уже признанный поэт, пользующийся всероссийской славой, но по-прежнему находится в южной ссылке и обязан служить. В тот раз ему предстояло ехать под Херсон «на саранчу» – разбираться с последствиями стихийного бедствия. Делать это совсем не хочется. И находится остроумный выход.

Аневризма в современной практике явление не то чтобы частое. Однако в те времена этот диагноз ставили всем подряд – на него была своего рода мода. Причем заболевание считалось исключительно опасным, даже смертельным. А вот его диагностика – мутной. Идеальное сочетание для грамотного симулянта.

В тот раз Пушкину это удалось блестяще. Его, как «больного аневризмой сердца», не только не отправили «на саранчу», но и избавили от пребывания на юге вообще, разрешив удалиться в родовое поместье Михайловское. Именно там он знакомится с Анной Керн. Можно сказать, что именно симуляция аневризмы подарила нам высший образец пушкинской лирики – «Я помню чудное мгновенье».

Но один снаряд дважды в одну воронку не попадает. Спустя несколько лет, отчаявшись законным образом выехать за границу, Пушкин решает прибегнуть к испытанному средству. «Мой аневризм ношу я 10 лет и не знаю, проношу ли еще года 3. Если бы меня для излечения отпустили за границу, то это было бы благодеяние, за которое я бы вечно был благодарен».

Наверное, могло бы и сработать. Но Пушкин допускает ошибку. В этот раз он говорит и даже прилагает врачебное свидетельство об «аневризме в ноге». И сразу же возникает ряд вопросов. Главный, разумеется, такой: в ноге аневризма или все-таки в сердце?

Его раскусили. Никакой заграницы не последовало. Вместо нее – «дозволение лечиться в Псковской губернии». И – расстроенное признание в письме к Вяземскому: «Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению – и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку!»

Медпросвет Александра Сергеевича

Когда говорят об обширной почте Пушкина, который был подписан на весь спектр литературной периодики, часто упускают из вида «Журнал Министерства внутренних дел». Между тем поэт был внимательным его читателем. И эпидемия холеры 1830–1831 гг. его не застала врасплох – журнал сообщал о ней регулярно. А также о ее симптомах, о ходе болезни и о том, какие меры следует предпринимать, чтобы не зара­зиться. Этакий медпросвет. Впрочем, вероятнее всего, Пушкин многое знал о холере и так, поскольку в круг его общения входили и виднейшие доктора современности.

Имея четкое представление о реальных опасностях эпидемии, Пушкин посмеивался над истерикой, охватившей тогда менее образованное общество. «Около меня холера морбус. Знаешь ли ты, что это за зверь? – писал он критику Петру Плетневу. – Того и гляди, что забежит, нас всех перекусает, я к дяде Василию на кладбище отправлюсь, а ты пиши тогда мою биографию. Хотел бы я переслать тебе мою проповедь здешним мужикам о холере – ты бы со смеху умер».

То ли из скромности, то ли по забывчивости Пушкин здесь не указал обстоятельств «проповеди». А ведь он тогда зашел в избу умершего мальчика, долго расспрашивал о ходе болезни и, убедившись, что это не холера, чуть ли не неделю успокаивал деревню. И успокоил – в отличие от других мест здесь ни волнений, ни тем более холерного бунта не произошло. Кстати, было это в Болдине. Знаменитая Болдинская осень была обусловлена как раз эпидемией – из-за нее Пушкин и застрял здесь на полгода.

Но можно ли доверять поэту в таком деле, как предотвращение эпидемии? Насколько велики его познания? «Итак, пускай он купается в хлоровой воде. Пьет мяту и не поддается унынию», – пишет Пушкин одному своему приятелю о другом. Из чего следует, что он был в курсе новейших способов борьбы с холерой – впервые хлорную воду как дезинфицирующее средство в России применили оренбургские врачи как раз в 1830 г.