Достоевский, как и многие его коллеги-литераторы, то есть люди с богатым воображением, отличался мнительностью. Противоречивые диагнозы лечащих врачей заставили Достоевского разувериться в их способностях.

11 ноября 1821 г. родился человек, о котором так или иначе слышал, наверное, каждый. Хотя бы по той причине, что его произведения изучают в школе. Впрочем, даже тот, кто не вылезал из двоек по предмету «Русская литература», знает о нём чуть больше, чем предусмотрено школьной программой. Фёдор Михайлович Достоевский.

Это самое «чуть больше» имеет непосредственное отношение к медицине, причём вписано оно в наше сознание намертво. Есть игра в ассоциации, когда тебе называют какой-то предмет или человека, а ты должен сказать первое, что приходит в голову. Например: «Поэт?» – «Пушкин!», «Фрукт?» – «Яблоко!», «Цвет?» – «Красный!» Можно ручаться, что в клишированном ряду этих пар русский классик, автор «Братьев Карамазовых» со стопроцентной вероятностью прозвучит так: «Достоевский?» – «Эпилепсия!»

«Священная болезнь», как её иной раз называют, ассоциируется с Достоевским, как Ленин – с партией: говорим одно, подразумеваем другое. Доходит до того, что даже писательский талант Фёдора Михайловича умудряются интерпретировать как занятное побочное следствие этого недуга. Дескать, не будь падучей, не были бы его романы настолько надрывными, мощными, а местами даже жуткими.

Болен – не болен

И почему-то напрочь забывается, что эпилепсия сопровождала Достоевского не всю жизнь, что писательскую карьеру он начал задолго до того, как проявились первые признаки страшной болезни. А главное, что у него и без эпилепсии был целый букет заболеваний – реальных и мнимых, – который достоин самостоятельного рассмотрения.

И тут же мы, вынужденные доверять на слово специалистам, с ходу попадаем в своего рода ловушку. Есть свидетельства двух врачей, которые лечили Достоевского, когда ему было примерно 25 лет. Оба были с ним в прекрасных, можно даже сказать, дружеских отношениях. Оба желали своему пациенту добра и только добра. Но консилиум с участием этих двух почтенных докторов мог бы перерасти в нешуточный конфликт.

Вот свидетельство первого. Александр Ризенкампф, военврач, ботаник, сосед поручика Фёдора Достоевского по первой петербургской квартире: «В молодости он был довольно кругленький, полненький блондин, щёки бледные, с веснушками, цвет лица болезненный, землистый. Его постоянно мучил сухой кашель, особенно обострявшийся по утрам. К болезненным симптомам присоединялась ещё опухоль подчелюстных желёз... Хриплый его голос при частом опухании подчелюстных и шейных желёз, также землистый цвет его лица указывали на порочное состояние крови (на кахексию) и на хроническую болезнь воздухоносных путей».

Диагноз молодому офицеру поставлен довольно-таки скверный. Правда, с кахексией Ризенкампф, наверное, поторопился, поскольку этот зловещий симптом СПИДа, недостаточности надпочечников или щитовидки, а также признак злокачественной опухоли проявляется как резкая потеря веса, слабость и крайнее истощение организма. Что с «полненьким, кругленьким блондином» Достоевским не сочетается совсем.

Впрочем, вот что говорит второй. Доктор Степан Яновский, близкий приятель Достоевского, лечил и наблюдал его в течение трёх лет. Как раз в то время, когда Фёдор Михайлович стремительно вырос из начинающего писателя, вчерашнего инженерного офицеришки, в общероссийскую знаменитость, с ходу попавшую в высшую лигу русской литературы. Итак: «Лёгкие при самом тщательном осмотре и выслушивании оказались совершенно здоровыми, но удары сердца были не совершенно равномерны, а пульс был не ровный и замечательно сжатый, как бывает у женщин и у людей нервного темперамента».

Можно видеть, что этот врач более конкретен и далеко идущих выводов, исходя из внешности пациента, не делает. Более того, в клочья разносит диагноз предыдущего доктора, находя, что лёгкие работают штатно и никакой «хронической болезни воздухоносных путей» нет. Кстати, Достоевский и обратился-то к этому врачу по сугубо конкретному делу. Какому именно – можно только гадать. Впрочем, с более-менее надёжными предпосылками. Сам Яновский в своих воспоминаниях несколько раз особо акцентирует: «Первая болезнь, для которой Фёдор Михайлович обратился ко мне за пособием, была чисто местною». Что же назначает доктор? «Лечение Фёдора Михайловича было довольно продолжительно. Когда местная болезнь совершенно была излечена, он продолжал недели три пить видоизменённый декокт Цитмана, уничтоживший то золотушно-скорбутное худосочие, которое в сильной степени заметно было в больном».

Ни сифилиса, ни кондрашки

Желающий посмотреть, что же это за «декокт Цитмана», должен содрогнуться. Потому что отвар корня сальсапарели, согласно представлениям начала XIX столетия, употребляется в основном так: «Корень темноватый кустарника Перуанского рода ежевика, назначается оной в венерических болезнях, особливо при сифилисе».

Впрочем, тех, кто решит, что Достоевский успел к 25 годам где-то подцепить сифилис, придётся разочаровать. В середине XIX века уже было ясно, что отвар корня сальсапарели успешно применяется также при лечении ревматических болей, мужском бесплодии, псориазе и герпесе. Последнее, судя по тому, что болезнь называлась местной, наиболее вероятно.

Тот же Яновский оставил свидетельства того, что Достоевский, как и многие его коллеги-литераторы, то есть люди с богатым воображением, отличался мнительностью. Которая неосознанно подогревалась самим врачом. Вернее, его библиотекой: «Кроме сочинений беллетристических, Фёдор Михайлович часто брал у меня книги медицинские, особенно те, в которых трактовалось о болезнях сердца, мозга и нервной системы». Давно замечено, что при желании и подходящей медицинской литературе любой умеющий читать человек моментально диагностирует у себя все самые страшные болезни. Так что не стоит удивляться привычке Достоевского знакомство с каждым доктором начинать демонстрацией своего языка: «Ну а язык-то как, хорошо? Белый, без желтизны? Как находите? Мне кажется, всё же беловат – нервный. Вот и спать хуже стал, и голову, батенька, мне мутило... Значит, нервы, ну, конечно, нервы. Значит, кондрашки не будет? Это хорошо! Лишь бы кондрашка не пришиб, а с остальным сладим».

Панически боящийся «кондрашки», то есть инсульта, и прочих выдуманных болезней, с которыми он предполагал «сладить» влёгкую, Достоевский страдал самыми настоящими недугами. И здесь уже речи о том, чтобы «сладить», даже не велось. Доподлинно известно, что он ещё в молодости каким-то образом нажил себе геморрой. И эта болезнь терзала его до конца жизни: «А теперь вот уже месяц замучил меня геморрой. Вы об этой болезни, вероятно, не имеете и понятия, каковы могут быть её припадки. Вот уже третий год сряду она повадилась мучить меня два месяца в году – в феврале и в марте. И каково же! Пятнадцать дней должен был я пролежать на моём диване и пятнадцать дней не мог взять пера в руки».

Знаменитости уморят?

В случае если доктор не может справиться с каким-либо недугом, вспоминают фразу: «Медицина бессильна». Фраза хлёсткая, но пошлая. Однако Достоевский терпеть не мог пошлости ни в каком виде. И потому этот факт предпочитал осмысливать несколько иначе. К медицине как таковой он относился с благоговением. Что, в общем, неудивительно – сын врача, Фёдор Достоевский, просто не мог считать занятие своего отца чем-то недостойным. А вот к самим докторам, вернее, к значительной их части, отношение у него в течение жизни сильно изменилось.

Это прекрасно отслеживается по его произведениям. Скажем, «Записки из мёртвого дома» – автобиографическая повесть о каторжных годах. Арестанты, провожая своего собрата по несчастью в больницу, на вопрос: «А как там доктора?» – отвечают кратко, но образно. И по существу: «Отцов не надо!»

А вот доктор Зосимов из «Преступления и наказания» – уже другой коленкор. Литературоведы заметили, что в этом произведении все положительные герои сухощавые или вовсе худые, а отрицательные – толстые либо «начинающие жирнеть». Доктор – не исключение: «Высокий и жирный человек с одутловатым лицом, с золотым перстнем на припухшем от жира пальце». По ходу действия оказывается, что Зосимов – если не плохой, то уж точно равнодушный к страданиям пациентов человек, притом с большой претензией.

И совсем карикатурно и даже зло изображён доктор из «Братьев Карамазовых», приглашённый к умирающему мальчику Илюше, что прозябает в страшной нищете. Советы этого «медицинского светила» «немедленно отправить ребёнка в клинику Лепелье в Швейцарию, а оттуда в Париж» выглядят не просто нелепо, а оскорбительно. Особенно для Достоевского – этого певца «униженных и оскорблённых». Надо сказать, что примерно тех же принципов он придерживался и в личной жизни, оберегая собственное здоровье. Вот фрагмент его письма от 1879 года: «О, берегитесь медицинских знаменитостей! Все они с ума сошли от самомнения и от заносчивости – уморят! Выбирайте всегда какого-нибудь среднего, скромного доктора...»

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter